
Paraboly [a machine-readable transcription] Author: Mikhail Alekseevich Kuzmin Translator: John Albert Barnstead Edition: First edition, Berlin/Petrograd: Petropolis Press, 1922 Responsibility: John Barnstead and Vivien Hannon, chief editors and compositors Responsibility: Maxim Issaev, assistant editor Publisher: Electronic Text Centre, Dalhousie University, Halifax, Nova Scotia, Canada. Source: Edited from a copy of Paraboly, Berlin/Petrograd 1922, in the possession of John Barnstead, 1999-2000 Encoding: Encoded in TEI-conformant SGML by Vivien Hannon, Robert Sawatzky, John Barnstead and Maxim Issaev.
I Стихи об искусстве	I Poems about Art
Косые соответствия В пространство бросить Зеркальных сфер, - Безумные параболы, Звеня, взвивают Побег стеблей.	To fling slant links into mirror sphere space, - maniacal parabolas, jingling, curl up a stubbled raceme.
Зодиакальным пламенем Поля пылают, Кипит эфир, Но все пересечения Чертеж выводят Недвижных букв	Tribal, zodiacal, fields flame, ether bubbles, but all intersects yield the still- lettered scheme
Имени твоего !	of your name!
Как девушки о женихах мечтают, Мы об искусстве говорим с тобой. О, журавлей таинственная стая ! Живых полетов стройный перебой !	As girls dream of grooms, You and I talk of art. O secret flock of cranes! Lithe lurch of living flights!
Обречена Христу Екатерина, И бьется в двух сердцах душа одна. От щек румянец ветренный отхлынет, И загораются глаза до дна.	Catherine is betrothed to Christ; One soul throbs two hearts. Wind whips cheeks of bloom, Eyes go down in flames.
Крылато сбивчивое лепетанье, Почти невысказанное "люблю" Какое же влюбленное свиданье С такими вечерами я сравню !	Winged and tangled blurts, "I love" not quite restrained, With what lovers' rendezvous Could I compare such nights!
1921	1921
Невнятен смысл твоих велений: Молиться ль, проклинать, бороться ли Велишь мне, непонятный гений ? Родник скудеет, скуп и мал, И скороход Беноццо Гоццоли В дремучих дебрях задремал.	The sense of your bidding is unclear: to pray, to curse, is it, to fight you bid me, inscrutable genius? The spring slackens, niggard, meager, and Benozzo Gozzoli's courier dozes in the drowsy thickets.
Холмы темны медяной тучей. Смотри: я стройных струн не трогаю. Твой взор, пророчески летучий, Закрыт, крылатых струй не льет, Не манит майскою дорогою Опережать Гермесов лет.	Hills are dark with honeyed cloud. Look: I do not touch lithe strings. Your gaze, prophetically flying, is clenched, gushes no winged streams, and beckons by no May road, trying to outstrip Hermes in his flight.
Не ржут стреноженные кони, Раскинулись, дряхлея, воины... Держи отверстыми ладони! Красна воскресная весна, Но рощи тьмы не удостоены Взыграть, воспрянув ото сна.	Hobbled horses do not neigh, Aging warriors sprawl in disarray... Hold your palms open wide! Risen spring is bright, but groves of darkness are not given to leap for joy having leapt from dreams.
Жених не назначает часа, Не соблазняйся промедлением, Лови чрез лед призывы гласа. Елеем напоен твой лен, И распростясь с ленивым млением, Воскреснешь, волен и влюблен. 1921	The groom names not the hour, be not guiled to tarry, hark through ice the clarion voice, your flax is drenched with chrism, and, bidding goodbye to numb laze, free, in love, you will rise. 1921
Легче пламени, молока нежней, Румянцем зари рдяно играя, Отрок ринется с золотых сеней. Раскаты в кудрях раева грая.	Lighter than flame, tenderer than milk, playing redly the flush of dawn the stripling rushes from golden passage peal in curls of heaven's croaking.
Мудрый мужеством, слепотой стрелец, Когда ты без крыл в горницу внидешь, Бельма падают, замерцал венец, Земли неземной зелени видишь.	Sage in courage, in blindness archer, when wingless you enter the chamber cataracts fall, the wreath twinkles, and you see worlds of unearthly greenery.
В шуме вихревом, в осияньи лат, - Все тот же гонец воли вельможной ! Память пазухи! Откровений клад ! Плывите, дымы прихоти ложной !	In the whirlwind's noise, in the light of armor, still the same courier of the grandee's will. Spandrel memory! Stow of revelations! Float on, fumes of false caprice!
Царь венчается, вспоминает гость, Пришлец опочил, строются кущи! Всесожжение! возликует кость, А кровь все поет глуше и гуще. 1921. Декабрь	The king is crowned, the guest remembers, the stranger slumbers, tabernacles are abuilding! Holocaust! Dice-bones will rejoice, but the blood keeps singing, hollower, thicker. 1921. December.
И С К У С С Т В О Туман и майскую росу Сберу я в плотные полотна. Закупорив в сосудец плотно, До света в дом свой отнесу. Созвездья благостно горят, Указанные в Зодиаке, Планеты заключают браки, Оберегая мой обряд. Вот жизни горькой и живой Истлевшее беру растенье. Клокочет вещее кипенье... Пылай союзник огневой! Все, что от смерти, ляг на дно. (В колодце ль видны звезды, в небе ль?) Былой лозы прозрачный стебель Мне снова вывести дано. Кора и розоватый цвет, - Все восстановлено из праха. Кто тленного не знает страха, Тому уничтоженья нет. Промчится ль ветра буйный конь, - Верхушки легкой не качает. Весна нездешняя венчает Главу, коль жив святой огонь. 1921. Май	Art May dew and haze I catch in taut canvases. Stuffed in a costrel tight, I'll take them home come light. Blissful constellations blaze the Zodiac cites. Planets make marriages guarding my rite. And now I pick the rotted plant of bitter and of living life. Vatic bubbling rants... Flame, fiery ally! All from death must sink from sight, (Are the stars in well or sky?) Clear stubble of bygone vine I'm given again to derive. Bark and pinkish light, - Everything's back from dust. Whoever knows no terror of decay is never to be subject to destruction. If wind's lush steed should pass this way, it will not tip the treetop down. An otherworldly spring will crown the head, if holy fire's alive. 1921. May.
МУЗА В глухие воды бросив невод, Под вещий лепет темных лип, Глядит задумчивая дева На чешую волшебных рыб.	Muse Nets cast into water glaze as in dark lindens' vatic hush pensively a maiden gazes at the scales of magic fish.
То в упоении зверином Свивают алые хвосты, То выплывут аквамарином, Легки, прозрачны и просты.	Now in animalish rapture scarlet tails they curl and swish, Now, aquamarine, they capture light, transparency their wish.
Восторженно не разумея Плодов запечатленных вод, Все ждет, что голова Орфея Златистой розою всплывет. 1922. Февраль	Ecstatic, she has misconstrued the deep imprinted waters' fruit, the head of Orpheus, supposed to surface as a golden rose. 1922. February
В раскосый блеск зеркал забросив сети, Склонился я к заре зеленоватой, Слежу узор едва заметной зыби, - Лунатик золотеющих озер ! Как кровь сочится под целебной ватой, Яснеет отрок на гранитной глыбе, И мглой истомною в медвяном лете Пророчески подернут сизый взор.	With toils cast out in mirrors' slanting glimmer, I bent toward the sunset's greenish pool. I trace the pattern of the barely rippling, Somnambulist of lakes becoming gold! Like blood that seeps from under cotton wool Upon a granite slab appears a stripling, And by the languid dark in honeyed summer, Gray-visaged, he's prophetically encowled.
Живи, Недвижный! затрепещут веки, К ладоням нежным жадно припадаю, Томление любви неутолимой Небесный спутник мой да утолит. Не вспоминаю я и не гадаю, - Полет мгновений, легкий и любимый Вдруг останавливаешь ты навеки Роскошеством юнеющих ланит. 1922. Апрель	"Live, Unmoving one!" - eyelids will shiver, I'll fall to touch his tender palms with greed, Let my divine companion come to cool The languor of an all but quenchless need. I do not recollect, do not foresee, - The flight of moments, light and loving, free, You bring a halt to suddenly, forever, By splendour of your cheeks becoming young. 1922. April
МУЗЫКА Тебя я обнимаю, - И радуга к реке, И облака пылают На Божеской руке. Смеешься, - дождь на солнце, Росится резеда, Ресницею лукавит Лиловая звезда. Расколотой кометой Фиглярит Фигаро. Таинственно и внятно Моцартово Тарó. Летейское блаженство В тромбонах сладко спит, Скрипичным перелеском Звенит смолистый скит. Какие бросит тени В пространство милый взгляд ? Не знаешь ? и не надо Смотреть, мой друг, назад. Чье сердце засияло На синем, синем Si ? Задумчиво внимает Небывший Дебюсси. 1922. Май	Music I hug you, - Both the rainbow to the river And the clouds flame In God's hand. You laugh, - rain in the sun, The mignonette bedewed, And cunning is A lilac star with eyelash. Like a cloven comet Figaro clowns. Mozart's Tarot Is cryptic and clear. Lethean bliss Sleeps sweet in trombones, A tarry monastery rings in a copse of violins. What shadows does a gaze cast into space? You don't know? And you mustn't look back, my friend. Whose heart begins to glisten at the blue, blue Si? The Debussy still listens who never was to be. 1922. May
О. А. Глебовой-Судейкиной "А это - хулиганская" сказала Приятельница милая, стараясь Ослабленному голосу придать Весь дикий романтизм полночных рек, Все удальство, любовь и безнадежность, Весь горький хмель трагических свиданий. И дальний клекот слушали, потупясь, Тут романист, поэт и композитор, А тюлевая ночь в окне дремала, И было тихо, как в монастыре. "Мы на лодочке катались... "Вспомни, что было! "Не гребли, а целовались... "Наверно забыла."	To O. A. Glebova-Sudeikina "But this one is roguish," said my nice friend, trying to lend weakened voice all wild romanticism of northern rivers, all derring-do, all love, and all despair, all bitter drunkenness of tragic meetings. And to the distant screech, eyes downcast, listened a novelist, a poet and composer; the curtainlace night dozed outside the window and it was quiet as a monastery. "We were boating... "Remember what happened! "We didn't row, we kissed... "Maybe I've forgotten."
Три дня ходил я вне себя, Тоскуя, плача, и любя, И наконец четвертый день Знакомую принес мне лень, Предчувствие иных дремот, Дыхание иных высот. И думал я "взволненный стих, "Пронзив меня, пронзит других,- "Пронзив других, спасет меня, "Тоску покоем заменя." И я решил, Мне было подсказано: Взять старую географию России И перечислить (Всякий перечень гипнотизирует И уносит воображение в необъятное) Все губернии, города, Села и веси, Какими сохранила их Русская память. Костромская, Ярославская, Нижегородская, Казанская, Владимирская, Московская, Смоленская, Псковская.	Three days I went about beside myself, longing, weeping, and loving, and finally the fourth day brought me my accustomed laze, the premonition of other slumbers, the breath of other heights. And I thought, "free verse, "piercing me, will pierce others, - "piercing others, will save me, "replacing longing with peace." And I decided, I was moved: to take an old geography of Russia and list (any list hypnotizes and bears imagination to the boundless) all provinces, cities, towns and villages as they have been preserved by Russian memory. Kostroma, Yaroslavl', Nizhegorod, Kazan', Vladimir, Moscow, Smolensk, Pskov.
Вдруг остановка, Провинциально роковая поза И набекрень нашлепнутый картуз. "Вспомни, что было!" Все вспомнят, даже те, которым помнить То нечего, начнут вздыхать невольно, Что не живет для них воспоминанье.	Suddenly a halt, a provincially fatal pose, and a peaked cap slapped on aslant. "Remember what happened!" Everyone will remember, even those for whom there's really nothing to remember, they'll begin to sigh willy-nilly that the memory doesn't live for them.
Второй волною Перечислить Хотелось мне угодников И местные святыни, Каких изображают На старых образах, Двумя, тремя, и четырьмя рядами. Молебные руки, Очи горе, - Китежа звуки В зимней заре.	In a second wave I wanted to list the sycophant saints and the local holy places as depicted on old icons in two, three, and four rows. Publicly praying hands, eyes sorrow, - sounds of Kitezh in the winter dawn.
Печора, Кремль, леса и Соловки И Коневец Корельский, синий Саров, Дрозды, лисицы, отроки, князья, И только русская юродивых семья, И деревенский круг богомолений.	Pechora, Kremlin, woods and Solovki and Konovets Korelsky, blue Sarov, thrushes, vixens, striplings, princes, And only the Russian family of holy fools and the country circle of devotions.
Когда же ослабнет Этот прилив, Плывет неистощимо Другой, запретный, Без крестных ходов, Без колоколов, Без патриархов...	When will it slacken, this tide, another, forbidden one floats inexhaustible without holy processions without bells without patriarchs...
Дымятся срубы, тундры без дорог, До выга не добраться полицейским. Подпольники, хлысты и бегуны И в дальних плавнях заживо могилы. Отверженная, пресвятая рать Свободного и Божеского Духа ! И этот рой поблек, И этот пропал, Но еще далек Девятый вал. Ках будет страшен, О, как велик, Средь голых пашен Новый родник!	Clearing fumes, roadless tundras, the police can't get to Vyga. Underground men, flagellants and fugitives, and in far marshes graves of those buried alive. The rejected, most holy host of the Free and Divine Spirit! And this swarm has grown dim And this one has disappeared but the ninth wave is still distant. How terrifying it will be, oh, how huge, amidst the naked plowed fields a new spring!
Опять остановка И заманчиво Со всею прелестью Прежнего счастья, Казалось бы невозвратного, Но и лично, и обще, И духовно, и житейски, В надежде неискоренимой Возвратимого - Наверно забила?	Again a halt and enticingly with every charm of former happiness, which had seemed irretrievable, but personally and generally and spiritually and secularly in the inexterpable hope of the retrievable - Maybe you've forgotten?
Господи, разве возможно? Сердце, ум, Руки, ноги, Губы, глаза, Все существо Закричит: "Аще забуду Тебя?"	Lord, is it possible? Heart, mind, hands, feet, lips, eyes, all being would cry out: "If I forget Thee?"
И тогда (Неожиданно и смело) Преподнести Страницы из "Всего Петербурга" Хотя бы за 1913 год - Торговые дома, Оптовые, особенно: Кожевенные, шорные, Рыбные, колбасные, Мануфактуры, писчебумажные, Кондитерские, хлебопекарни, - Какое-то библейское изобилие, - Где это? Мучная биржа, Сало, лес, веревки, ворвань... Еще, еще поддать... Ярмарки... там В Нижнем, контрасты, другие... Пароходства... Волга! Подумайте, Волга! Где не только (поверьте) И есть, Что Стенькин курган. И этим Самым житейским, Но и самым близким До конца растерзав, Кончить вдруг лирически Обрывками русского быта И русской природы: Яблочные сады, шубка, луга, Пчельник, серые широкие глаза, Оттепель, санки, отцовский дом, Березовые рощи, да покосы кругом. Так будет хорошо.	And then (unexpectedly and boldly) to offer up the pages of "All Petersburg" if only for 1913 - trading houses, wholesale especially: Leather, saddlery, Fish, sausage, manufactures, stationeries, candystores, bakeries, - a sort of Biblical abundance, - Where is this? The flour bourse, Lard, timber, ropes, whale oil... More, offer more... Fairs... there in Nizhny, contracts, others... Steamship lines... the Volga! Just think, the Volga! Where there's not only (believe you me) just Stenka's rock. And by this most secular stuff, but closest, too, shredding to the end to finish suddenly, lyrically, with episodes of Russian common life and Russian nature: Apple orchards, fur coat, meadows, Beehive, gray wide eyes, thaw, sled, the old homestead, birch groves, and haymeadows all round. That would be good.
Как бусы нанизать на нить И слушателей тем пронзить. Но вышло все совсем не так, - И сам попался я впросак. И яд мне оказался нов Моих же выдумок и слов. Стал вспоминать я например, Что были весны, был Альбер, Что жизнь была на жизнь похожа, Что были Вы и я моложе, Теперь же все мечты бесцельны, А песенка живет отдельно, И, верно, плоховат поэт, Коль со стихами сладу нет. 1922	Like stringing beads on thread to pierce the listeners through by doing so. But everything turned out completely wrong, - and I've landed up a fool. The new of my inventions and my words has turned out to be poisonous to me. I started to remember, for example, that once there were real springs and the Albert, that life was once like life and not like hunger, that you and I were both a little younger, but now all dreams are aimless, the song still lives apart: and the poet can't be blameless if his poems don't make Art. 1922
А. Радловой Серым тянутся тени роем, В дверь стучат нежеланно гости Шепчут: "Плотью какой покроем "Мы прозрачные наши кости? "В вихре бледном -- темно и глухо, "Вздрогнут трупы при трубном зове... "Кто вдохнет в нас дыханье духа? "Кто нагонит горячей крови?"	For A. Radlova Shadows stretch in a gray swarm. Guests knock unexpectedly at the door, whisper: "What flesh shall we use to cover "our transparent bones? "In the pale whirlwind - dark and hollow "corpses will shudder at the trumpet call... "Who will breathe into us the breath of the soul? "Who will infuse some hot blood?"
Вот кровь: -- она моя и настоящая! И семя, и любовь -- они не призрачны. Безглазые я вам дарую зрение И жизнь живую и неистощимую. Слепое племя, вам дано приблизиться, Давно истлевшие и нерожденные, Идите, даже не существовавшие, Без родины, без века, без названия. Все страны, все года, Мужчины, женщины, Старцы, и дети, Прославленные и неизвестные, Македонский герой, Гимназист даже не застрелившийся, Люди с метриками С прочным местом на кладбище, И легкие эмбрионы, Причудливых мозговых частиц Поросль... И русский мальчик, Что в Угличе зарезан, Ты, Митенька, Живи, расти и бегай!	Here's blood; - it's mine and it's real! Both seed and love - they're not transparent. I give you eyeless vision and living and inexhaustable life. Blind tribe, you are given to approach, long rotted and unborn, Go, without even having existed, without homeland, age, or name. All countries, all years, Men, women, old folk and children, renowned and unknown, the Macedonian hero, the schoolboy who didn't even shoot himself, people with birth certificates, with a firm place in the cemetery, and light embryos, quaint brain particles young growth and the Russian boy who was slit in Uglich you, Mitenka, Live, grow, and caper!
Выпейте священной крови Новый "Живоносный Источник" - сердце. Живое, не метафорическое, сердце По всем законам Боговой анатомии созданное, Каждым ударом евой конец приближающее,	Drink the sacred blood! A new "Lifebringing spring" - the heart. Living, not metaphoric, heart by all the laws of God's anatomy created, each beat bringing its end nearer,
Дающее, Берущее, Пьющее, Напояющее Жертва и жертвоприноситель, Умирающий воскреситель,	Giving taking drinking watering sacrifice and sacrificer, the dying deliverer,
Чуда чудотворец чающий, Таинственное, божественное, Слабое, родное, простейшее Сердце! 1922. Июнь	the wonderworker hoping for wonders, mysterious, divine, weak, dear, simplest heart! 1922. June
КОЛОДЕЦ В степи ковыленной Забыты истоки, Томится малиной Напрасно закат.	Artesian Well In the feathergrass steppe Sources lie buried, The thirsty sun knows Life isn't raspberries.
В бесплодных покосах Забродит ребенок, Ореховый посох Прострет, златоокий, - Ручьится уж тонок, Живительный клад.	In barren haymeadows A child tarries, Walnut crosier Outstretched, gold-eyed, The bracing treasure, Slender, streams.
Клокочет глубоко И пенье, и плески, - В живом перелеске Апрельский раскат.	They bubble deep, Both song and splashes, - In the live coppice An April peal.
И чудеснее Божьих молний Сухую грудь мнимых неродиц Подземным молоком полнит Любви артезианский колодец. 1922. Май	More wondrous than God's lightning bolts, The artesian well fills The sham spays' dry dugs With love's hypogean milk. 1922. May
Шелестом желтого шелка, Венерина аниса (медь-ей металл) волною искрой розоватой, радужным колесом, двойника поступью, арф бурными струнами, ласковым, словно телефонной вуалью пониженным голосом, синей в спине льдиной, ("пить! пить!" пилит) твоими глазами, янтарным на солнце пропеллером и розой (не забуду!) розой! реет, мечется, шепчет, пророчит неуловимая, слепая... Сплю, ем, Хожу, целую... ни времени, ни дня, ни часа, (разве ты -- зубной врач ?) неизвестно. Муза, муза! Золотое перо (не фазанье, видишь, не фазанье) обронено. Раздробленное - один лишь Бог цел ! Безумное - отьемлет ум Дух ! Непонятное - летучий Сфинкс - взор ! Целительное - зеркальных сфер звук !	With rustle of yellow silk of Venus's anise (bronze her metal) in a wave like a pink spark an iridescent wheel like the gait of a double with the stormy strings of harps with an affectionate (as if lowered by a telephone veil) voice like a blue icechip in the back ("drink! drink!" it nags) with your eyes a propeller amber in the sun and like a rose (I shan't forget!) a rose! It soars tosses about whispers prophesies enigmatic blind I sleep, eat walk, kiss not time nor day nor hour (are you really a dentist?) is known. Muse, Muse! A golden feather (not a pheasant's, you see, not a pheasant's) has been shed fragmented - only God is whole. Crazy - the spirit will take away the mind! Incomprehensible - flying sphynx - a glance! Healing - the sound of mirror spheres.
Муза! Муза!	Muse! Muse!
- Я - не муза, я - орешина, Посошок я вещий, отрочий.	I am not the Muse, I am the hazel coppice. I am the vatic stripling's dowsing rod.
Я и днем, и легкой полночью К золотой ладье привешена.	By day and light midnight I am suspended toward the gold boat.
Медоносной вьюсь я мушкою, Пеленой стелюсь я снежною. И не кличь летунью нежную Ни женой, ты ни подружкою. Обернись, - и я соседкою. Любишь? сердце сладко плавится, И плывет, ликует, славится, Распростясь с постылой клеткою. 1922. Май	I twine like a honey-bearing fly. I stretch out as a snowy shroud. And don't call the tender flyer wife or friend. Turn around, and I'm a neighbour. You love? The heart sweetly melts and floats, exults, is praised once parted from its repulsive cage. 1922. May
Поля, полольщица, поли ! Дева, полотнища полощи ! Изида, Озириса ищи! Пламень, плевелы пепели! Ты, мельница, стучи, стучи, - Перемели в муку мечи!	Weeder, weed the fields! Maiden, rinse the cloth! Isis, seek Osiris! Flame, make cockles ash! Windmill, knock, knock, knock - Grind the swords to flour!
Жница ли, подземная ль царица В лунном Ниле собирает рожь ? У плотин пора остановиться, - Руку затонувшую найдешь, А плечо в другом полмаешь месте, Уши в третьем... Спину и бедро... Но всего трудней найти невесте Залежей живительных ядро.	Reaper or hypogean queen? - Who gathers rye in the moonlit Nile? It's time to stop beside the weirs, - It's there you'll find the hand that drowned, You'll catch a shoulder someplace else, The ears elsewhere... the back and hip... It's hardest for the bride to find The core of bracing fallow lands.
Изида, Озириса ищи ! Дева полотнища полощи !	Isis, seek Osiris! Maiden, rinse the cloth!
Куски разрубленные вместе слагает. Адонис, Адонис загробных высот! Душа - ворожея божественно знает, Что медом наполнен оплаканный сот. И бродит, и водит серебряным бреднем... Все яви во сне мои, сны наяву! Но сердце, Психея, найдешь ты последним, И в грудь мою вложишь, и я оживу.	She makes the hacked up pieces whole. Adonis of sepulchral heights! The sibyl-soul divinely knows That honey fills the hive bemoaned. She wanders, drags her silver net... All reals in waking dreams are mine! But Psyche, last you'll find the heart, invest my breast; I'll come to life.
Пламень, плевелы пепели ! Поля, полольщица, поли !	Flame, make cockles ash! Weeder, weed the fields!
В раздробленьи умирает, Целым тело оживает... Как Изида, ночью бродим, По частям его находим, Опаляем, омываем, Сердце новое влагаем.	The body shattered dies, But whole it comes to life... Like Isis, nights we wend And find him piece by piece, Singeing him we lave him Invest him with new heart.
Ты мельница стучи, стучи, - Перемели в муку мечи !	Windmill, knock, knock, knock - Grind the swords to flour!
В теле умрет - живет ! Что не живет - живет ! Радугой сфер живет! Зеркалом солнц живет ! Богом святым живет ! Плотью иной живет Целостной жизни плод ! 1922	Dying in body it lives! What lives no longer - still lives! Rainbow of spheres and it lives! Mirror of suns and it lives! Holiest god and it lives! Different flesh and it lives - The fruit of an integral life! 1922
II Песни о душе По черной радуге мушиного крыла Бессмертье щедрое душа моя открыла. Напрасно кружится немолчная пчела, - От праздничных молитв меня не отучила.	II Songs about the Soul Along the black rainbow fly wing My soul uncovered generous deathlessness. The incessant bee circles in vain, - It has not broken me of special prayers.
Медлительно плыву от плавней влажных снов. Родные пастбища впервые вижу снова, И прежний ветерок пленителен и нов. Сквозь сумрачный узор синё яснит основа.	I float slowly from the flux of moist dreams. I see dear pastures for the first time once again, And what was once a breeze is captivating and new. Through the twilight pattern the base shines blue.
В слезах расплавился злаченый небосклон, Выздоровления не вычерпано лоно. Средь небывалых рощ сияет Геликон И нежной розой зорь аврорится икона ! 1921	Gilded sky vault smelted into tears, The lap of getting well is not used up. Amidst fantastic groves shines Helicon, The icon dawns - a tender rose of stars! 1921
Вот барышня под белою березой, Не барышня, а панна золотая, - Бирюзовато тянет шелковинку. Но задремала, крестики считая, С колен скользнула на траву ширинка, Заголубела недошитой розой.	Beneath white birch a lady in repose, Not lady, but gold Polish panna poses: She gives her silken, turquoise thread a jerk. But then while counting crosses up she yawns, The sewing frame slips from her knees to lawn, And shines with blues of half-embroidered roses.
Заносчиво, как молодой гусарик, Что кунтушем в мазурке размахался, Нагой Амур широкими крылами В ленивом меде неба распластался, Остановясь, душа моя, над нами, - И по ресницам спящую ударил.	And haughtily, just like a brave young hussar Who lets his coat hem flare in the mazurka, Amour, unclothed and with his broadswept wings Outstretched, in honey-lazy sky still lingers, Stopping, o my soul, above to irk us, He strikes the sleeping maid upon her eyelids.
Как встрепенулась, как захлопотала! Шелка, шитье, ширинку, - все хватает, А в золотом зрачке зарделась слава, И пятки розоватые мелькают. И вдруг на полотне - пожар и травы, Корабль и конница, залив и залы.	Then how she shook herself, took up her task! The silk, the sewing, sewing frame - seized all, But in her golden pupil glory's red, She caught the flash of pink heels as they fled. And suddenly on canvas - fire and grass, A ship and cavalry, the gulf and halls.
- Я думал: "Вышьешь о своем коханном!" Она в ответ: "Во всем -- его дыханье ! "От ласки милого я пробудилась "И принялась за Божье вышиванье, "Но и во сне о нем же сердце билось, - "О мальчике минутном и желанном." 1921	I thought: "You will embroider your beloved!" She answered me: "His breath's in much! "I woke up from my lover's touch "And took up God's embroidery, "But even dozing off I longed for joy, "Desired the all-too-momentary boy." 1921
Врезанные в песок заливы - кривы, и плоски; С неба ускакала закатная конница, ивы, березки - тощи. Бежит, бежит, бежит девочка вдоль рощи: то наклонится, то выгнется, словно мяч бросая; треплется голубая ленточка, дрожит, а сама босая. Глаза - птичьи, на висках кисточкой румянец... Померанец желтеет в осеннем величьи... Скоро ночь схимница махнет манатьей на море, совсем не античной. Дело не в мраморе, не в трубе зычной, во вдовьей пазухе, материнской утробе, теплой могиле. Просили обе: внучка и бабушка (она - добрая, старая все знает) зорьке ясной подождать, до лесочка добежать, но курочка рябушка улетела, в лугах потемнело... "Домой!" - кричат за рекой. Девочка все бежит, бежит, глупая. Пробежала полсотни лет, а конца нет. Сердце еле бьется. Наверху в тсмноте поется сладко пленительно, утешительно:	Coves cut into sand - curved and flat; Sunset steed leaps from the sky, willows, birches - scraggy. Running, running, running a girl runs through the groves: now she bows, now she bends, as if she tossed a ball; the blue ribbon flaps and trembles, she's barefoot herself. Her eyes are bird's eyes, on her temple rouge like a tassel... Bitter orange yellows in autumn grandeur... Soon night the nun will wave her habit at the sea, not ancient at all. The point isn't marble, or stentorian trumpet, but widow's bosom, mother's womb, warm grave. Both asked: granddaughter and grandmother (she is good, the old one knows all) the bright star is to wait, to run as far as the woods, but the speckled moor hen flew away, the meadows grew dark... "Come home!" - they cry beyond the river. The girl keeps running, running, little fool. She's run half a hundred years, but the end's no nearer. Her heart hardly beats. Above in the dark a song sweetly enthralling, consoling:
- Тирли, тирлинда ! я - Психея. Тирли-то-то, тирли-то-то. Я пестрых крыльев не имею Но не поймал меня никто ! Тирли-то-то !	Tiralee, tiralay! I am Psyche. Tiralee-to-to, tiralee-to-to. I don't have wings of motley, but no one's ever caught me! Tiralee-to-to!
Полно бегать, мышонок мой! Из-за реки уж кричат: "домой!" 1921.	Enough of running, my little mouse! Hear the cry from the river: "get into the house!" 1921.
ЛЮБОВЬ Любовь, о подружка тела, Ты жаворонком взлетела, И благостна, и смела, Что Божеская стрела.	Love Love, little friend of the body, You flew up like a lark, Bold in your blissful arc As an arrow of God.
Теперь только песня льется, Все вьется вокруг колодца. Кто раз увидал отца, Тот радостен до куща.	Now only song is slather, Still slithers round the well. Happy til they fall Are those who've seen the father.
Сонливые тени глуше... Восторгом острятся уши, И к телу летит душа, Жасмином небес дыша. 1922.	Slumbrous shades grow thick... Prick up your ears, be glad, The soul flies to the body, Breathing heaven's jasmine. 1922.
АРИАДНА У платана тень прохладна, Тесны терема князей, - Ариадна, Ариадна, Уплывает твой Тезей!	Ariadne Plane tree shadows are refreshing, Princely purdah all-too-cramped, - Ariadne, Ariadne, Theseus has just decamped!
Лепесток летит миндальный, Цепко крепнет деревцо. Опускай покров венчальный На зардевшее лицо !	Almond petal downward threading, Stubborn-rooted, though, your race. Draw the veil (there'll be no wedding) On your reddened eyes and face.
Не жалей весны желанной, Не гонись за пухом верб: Все ясней в заре туманной Золотеет вещий серп.	Don't regret the spring you wished for, Don't chase after willow wisps. Ever clearer through dawn mist your Vatic scythe gleams gold and whispers:
Чередою плод за цветом, Синий пурпур кружит вниз, - И, увенчан вечным светом, Ждет невесты Дионис. 1921	"Fruit will follow after flower, Blue and purple downward slide, - Crowned with luminance forever Dionysus waits his bride." 1921
Стеклянно сердце и стеклянна грудь, - Звенят от каждого прикосновенья, Но, строгий сторож, осторожен будь, Подземная да не проступит муть За это блещущее огражденье.	Glassy heart and glassy breast Ringing from the slightest touch, But, stern guardian, take care, So hypogean murk won't bleed Through this gleaming barrier.
Сплетенье жил, теченье тайных вен, Движение частиц, любовь и сила, Прилив, отлив, таинственный обмен, - Весь жалостный состав -- благословен: В нем наша суть искала и любила.	Tendoned lattice, flow of secret veins, Movement of particles, love and power, Ebb and flow of tides, mysterious exchange, Whole pitiful structure be blessed: Our essence loved for it and scoured.
0 звездах, облаке, траве, о вас Гадаю из поющего колодца, Но в сладостно-непоправимый час К стеклу прихлынет сердце,- и алмаз Пронзительным сияньем разольется. 1922	Of stars, of cloud, of grass, of us I soothsay from the singing well, But in the sweet, irreparable hour The heart will surge towards the glass, The diamond spill out in piercing glow. 1922
III Морские идиллии ЭЛЕГИЯ ТРИСТАНА Седого моря соленый дух, За мысом зеленый закат потух, Тризной Тристану поет пастух - О, сердце! Оле-олайе! Ивы плакучей пух!	III Sea Idylls Tristan's Elegy Salt spirit of the hoary sea, Beyond the cape the green dusk dimmed, The shepherd sings for Tristan's wake - O heart! Olay - olayeh! Weeping willow wisp!
Родимая яблоня далека. Розово спит чужая река... Ни птицы, ни облака, ни ветерка... О, сердце ! Оле-олайе! Где же твоя рука?	Far the homely apple tree, A foreign river pinkly sleeps... No birds, no clouds, not one small breeze... O heart! Olay - olayeh! Where is your hand?
Угрюмый Курвенал умолк, поник, Уныло булькает глохлый родник, Когда-же, когда-же настанет миг О, сердце! Оле-олайе! Что увидим мы transatlantiques? 1921	Silent, drooping, Kurvenal looks bleak; The weed-choked spring glugs wistfully, When, when will the moment come, O heart! Olay - olayeh! What will we see transatlantique? 1921
СУМЕРКИ Наполнен молоком опал, Залиловел и пал бесславно И плачет вдаль с унылых скал Кельтическая Ярославна.	Dusk The opal, filled with milk, purpled, ingloriously fell, from wistful cliffs afar Celtic Yaroslavna weeps.
Все лодки дремлют над водой, Второй грядою спят на небе. И молится моряк седой 0 ловле и насущном хлебе.	Above the water boats still laze, a second ridge sleeps overhead. Here a grizzled seaman prays about his catch and daily bread.
Колдунья гонит на луну Волну смертельных вожделений. Grand Saint Michel, protège nous ! Сокрой от сонных навождений ! 1922. Май	A witch whips up against the moon the deadly lusts in grand deluges. Grand Saint Michel, protège nous! Guard us from somnolent delusions. 1922. May
БЕЗВЕТРИЕ Эаоэу иоэй !	Doldrums Eaoeu ioey!
Красильщик неба, голубей Горшечек глиняный пролей Ленивой ленте кораблей.	Sky dyer, spill a clay pot of pigeons on the lazy line of ships.
Эаоэу иоэй !	Eaoeu ioey!
О, Солнце-столпник, пожалей: Не лей клокочущий елей Расплавленных тобой полей	Sun hermit, take pity: don't dump the seething chrism of fields you've melted.
Эаоэу иоэй !	Eaoeu ioey!
Мне реи - вместо тополей, От гребли губы все белей И мреет шелест голубей...	Give me flutters now, not poplars, Rowing makes the lips grow white, Pigeon rustle showing dimly.
Эаоэу иоэй ! 1922. Май	Eaoeu ioey! 1922. May
КУПАНЬЕ Конским потом, Мужеским девством Пахнет тело Конников юных	Bathing The bodies of young horsemen smell of horse sweat and male spinsterhood.
Масло дремлет В локонах вольных. Дрогнул дротик, Звякнула сбруя. Лаем лисьим Лес огласился. Спарта, Спарта ! Стены Латоны !	Oil drowses on unruly curls. Lances shuddered, Harness jangled. Woods rang out with foxes barking. Sparta, Sparta! Leto's walls!
Песок змеится плоско, А море далеко Купальная повозка Маячит высоко. На сереньком трико Лиловая полоска.	Sand coils flatly, the sea is far. The bathing cart looms high above. On grayish wool a purple band.
Лаем лисьим Лес огласился.	Woods rang out with foxes barking.
Английских спин аллея... Как свист: "How do you do?" Зарозовела шея На легком холоду. Пастух сопит в дуду, Невольно хорошея.	Avenue of English backs... A whistle: "How do you do?" A neck grew pink in the slight cold. A shepherd snuffles in his panpipe, willy nilly looking good.
Спарта, Спарта ! Стены Латоны !	Sparta, Sparta! Leto's walls!
Румяно руки всплыли, - Султанский виноград - Розовоцветной пыли Разбился водопад. О, мужественный сад, Возобновленной были !	Ruddy hands have surfaced, - like sultana grapes, - pink-coloured dust, the waterfall breaks. O brave garden of renewed fact!
Спарта, Спарта ! 1921. 30 Мая	Sparta, Sparta! 1921. 30 May
ЗВЕЗДА АФРОДИТЫ О, Птоломея Филадельфа фарос, Фантазии факелоносный знак, Что тучный злак Из златолаковых смарагдов моря Возносится аврорной пыли парус И мечет луч, с мечами неба споря.	Aphrodite's Star O pharos of Ptolemy Philadelphus, torchbearing sign of phantasy that like succulent grass from the gold-lacquered smaragds of the sea a sail of auroral dust rises and casts a ray, disputes with swords of sky.
И в радугу иных великолепий, Сосцами ряби огражденный круг, Волшебный плуг Вплетал и наше тайное скитанье. Пурпурокудрый, смуглый виночерпий Сулил магическое созиданье. Задумчиво плыли По сонному лону К пологому склону Зеленых небес. На зло Аквилону О буре забыли У розовой пыли Зардевших чудес	Into the rainbow of other excellencies, the circle of ripples surrounded by nipples, a magic plough has woven our secret wandering too. The purple-curled, dusky winebibber portended a magic creation. Pensively we floated on the somnolent bosom towards the gentle slope of the green heavens. To spite Aquilon we forgot the storm by the pink dust of reddened wonders.
Растоплено время, На западе светел - Далек еще петел - Пророческий час... Никто не ответил, Но вещее семя, Летучее бремя Спустилось на нас.	Time is melted. It's light in the West - The cockerel is distant - the prophetic hour... Nobody answered, but vatic seed, the flying burden descended upon us.
К волне наклонился... Упали ветрила, Качались светила В стоячей воде. В примории Нила Священно омылся, Нездешне томился К вечерней звезде.	I bent to the wave... the sails fell, the lights bobbed in the standing water. In the mouth of the Nile I'd washed, been made holy, and supernally languished by the evening star.
И лицо твое я помню, И легко теперь узнаю Пепел стынущий пробора И фиалки вешних глаз. В медном блеске парохода, В винтовом движеньи лестниц, В реве утренней сирены Слышу ту-же тишину. Ангел служит при буфете, Но в оранжевой полоске Виден быстрый нежный торок У послушливых ушей. Наклонился мальчик за борт, - И зеленое сиянье На лицо ему плеснуло, Словно вспомнил старый Нил. Эта смелая усмешка, Эти розовые губы, Окрыленная походка, И знакомые глаза ! Где же море? где же фарос ? Океанский пароходик ? Ты сидишь со мною рядом И не едем никуда, Но похоже, так похоже! И поет воспоминанье, Что попрежиему колдует Афродитина звезда. 1921	And I recall your face, now easily recognize the cooling ash of parted hair and violets of spring eyes. In the bronze glisten of the ship, in the winding movement of the stairs, in the roar of morning sirens I hear the same quiet. An angel works the buffet, but in the orange band I see the quick soft nimbus by the compliant ears. The boy bent overboard, - and the green glow splashed him in the face, as if old Nile remembered. That bold grin, those pink lips, the winged walk, familiar eyes! Where's the sea? And where's the pharos? And the little ocean liner? You're sitting here beside me And we're going nowhere now, but it's like then, so much like then! And remembrance is singing: it enchants just like before, Aphrodite's star. 1921
Юр. Юркуну IV ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ИТАЛИИ ПРИГЛАШЕНИЕ Понежилось солнце на розовом кресле, Перебралось на кровать. Хоть вы и похожи порою на Бердсли, Все же пора вставать.	For Yuri Yurkun IV A Journey through Italy Invitation The sun that was basking on the pink armchair has crossed over onto the bed with a flare. Although you look like Beardsley at times, still it's time for you to rise and shine.
В Бедэкере ясно советы прочтете: Всякий собравшийся в путь, С тяжелой поклажей оставь все заботы, Леность и грусть забудь.	Baedeker gives such clear advice: Everyone planning a trip should leave care behind with his grip and forget sloth and grief in a trice.
Весеннего утра веселый глашатай Трубит в почтовый рожок: "Поспеете ночью поспать на кровати, "Розу мой луч зажег." 1921. Май	The cheerful herald of a fine spring morn has trumpeted the posting horn: You'll have all night for sweet repose, My ray's already lit the rose. 1921. May
УТРО ВО ФЛОРЕНЦИИ Or San Michele Мимоз гора! К беспечной цели Ведет игра. Веточку, только веточку В петлицу вдень, - Проходишь весело С ней целый день. В большой столовой Звенит хрусталь, Улыбки новой Сладка печаль! Какой-то особенный, Легкий миг: Блестят соломенно Обложки книг. В каком Апреле Проснулись мы? На самом деле Нет тюрьмы? Свежо и приторно... Одеколон? Тележка подана, Открой балкон! 1921. Апрель	Morning in Florence Or San Michele A hill of mimosas! The play leads to the carefree goal. Pin a small twig upon your lapel, - you pass the whole day with the sprightly sprig. In the huge dining room crystal is jingling. The sadness of a new smile is sweet! A sort of exceptional and easy moment: the covers of books gleam like straw. What April have we woken up in? And can it be there's really no jail? Fresh and cloying... Eau de cologne? The carriage is waiting, to the balcony rail! 1921. April
РОДИНА ВИРГИЛИЯ Медлительного Минчо к Мантуе Зеленые завидя заводи, Влюбленное замедлим странствие, Магически вздохнув: "веди!"	Virgil's Birthplace Glimpsing now the green backwaters - lazy Mincho near Mantua - slow we our besotted journey, magically sigh: "Lead on!"
Молочный пар ползет болотисто, Волы лежат на влажных пастбищах, В густые травы сладко броситься, Иного счастья не ища!	Milky fumes creep past like marsh gas Oxen lay in pastures damp, Sweet to tumble in the thick grass, Seek no other happiness!
Голубок рокоты унылые, Жужжанье запоздалых пчельников, И проплывает тень Виргилия, Как белый облак вдалеке.	Cooing of the doves despondent, buzzing of belated bees, Virgil's shade goes floating onward like a white cloud on the breeze.
Лети, лети! Другим водителем Ведемся, набожные странники: Ведь ад воочию мы видели И нам геенна не страшна.	Flying! Flying! We are led now, pilgrims, by another guide, Hell can give us no new terrors, nor Gehenna, gaping wide.
Мы миновали и чистилище - Венера в небе верно светится, И воздух розами очистился К веселой утренней весне. 1921. Апрель	Purgatory passes, too, while Venus, faithful, mounts her stair; with the merry morning springtime roses purify the air. 1921. April
ПОЕЗДКА В АССИЗИ Воздух свеж и волен после Разморительных простынь... Довезет веселый ослик До высоких до святынь.	A Trip to Assisi Air is fresh and free here after the exhaustion of our sheets... Gay, our little donkey takes us to the highest holy place.
Осторожным вьемся ходом, Город мелок и глубок. Плечи пахнут теплым медом, Выплывая на припек.	Carefully we weave our way; the city's shallow yet so deep. Shoulders smell of tepid honey Oozing in the sun's full heat.
По траве роса живая И пичуг нагорных писк, - Славил вас, благословляя, Брат младенческий Франциск.	On the grass the living dew lies and the chirp of mountain birds, - baby brother Francis praised and gave you blessing with the herds.
За лозовыми стеблями Облупившийся забор. Остановка, сыр, салями, Деревенский разговор.	Back of grapevine stubbled stems there stands a fence that's worn and peeled. Now we stop for cheese, salami, and a chat there in a field.
Небо, ласточки, листочки! Мелкий треск звенит кругом. И топазовые точки В сером галстухе твоем.	Sky and swallows, leaflets flying! Shallow crackling jingles round. And the little topaz points lay on your necktie's gray background.
Дома сладко и счастливо Ляжем и потушим свет, Выполнив благочестивый И любовный наш обет. 1921. Апрель	Home, we douse the light and lay there sweetly and so happily, Having carried out our pious loving promise, now we're free. 1921. April
КОЛИЗЕЙ Лунный свет на Колизее Видеть (стоит una lira), Хорошо для forestieri И скитающихся мисс. Озверелые затеи Театральнейшего мира Помогли гонимой вере Рай свести на землю вниз.	Coliseum Moonlight on the Coliseum costs one lira to take in, fair enough for forestieri and the masses journeying. Brutalizing escapades - the most theatrical of worlds - helped the persecuted faith to bring its heaven down to earth.
Мы живем не как турист Как лентяи и поэты, Не скупясь и не считая, Ночь за ночью, день за днем. Под окном левкой душистый, Камни за день разогреты, Умирает, истекая, Позабытый водоем. 1921	We are not your average tourists, we are more your lazy bards, - no economizing: counting night by day by night's too hard. Fragrant stock beneath the window, stones grown hot by end of day, the forgotten reservoir is dying now, and flows away. 1921
ВЕНЕЦИАНСКАЯ ЛУНА Вожделенья полнолуний, Дездемонина светлица... И протяжно, и влюбленно Дух лимонный вдоль лагун...	Venetian Moon Full moon lusts Desdemona's parlor. At length and loving Lagoonside lemon spirit...
Заигралась зеркалами Полусонная царевна, Лунных зайчиков пускае На зардевшее стекло.	Half-dozing queen lost playing with mirrors, she lets little moon flecks onto the reddened glass.
Словно Дандоло я славен Под навесом погребальным. О, лазоревые плечи! О, лаванда в волосах!	Like Dandolo I'm famed beneath a penthouse grave. O azure shoulders! Lavender-tangled hair!
Не смеемся, только дышим, Обнимаем, да целуем... Каждый лодочник у лодки В эту ночь - Эндимион. 1921	We don't laugh, we only breathe, embrace and kiss... Every boatman by his boat is on this night Endymion. 1921
КАТАКОМБЫ Пурпурные трауры ирисов приторно ранят И медленно веянье млеет столетнего тлена Тоскуют к летейскому озеру белые лани, Покинута, плачет на отмели дальней сирена.	Catacombs Purple mourning iris wounds, sweet, rank, And slowly wafting rot of ages dazes, White does long for Lethe's lake and laze as Sirens weep abandoned on the bank.
O via Appia! o, via Appia! Блаженный мученик, святой Калликст! Какой прозрачною и легкой памятью, Как мед растопленный, душа хранит. O via Appia! O, via Appia! Тебе привет!	O via Appia! O via Appia! Blessed martyr, Saint Callistus! What memory, so clear and weightless, Like honey heated warm, the soul holds true. O via Appia! O via Appia! Greetings to you!
Младенчески тени заслушались пенья Орфея. Иона под ивой все помнит китовые недра. Но на плечи Пастырь овцу возлагает жалея, И благостен круглый закат за верхушкою кедра.	Like infants' shades songs Orpheus has sung, Jonah willow-boughed recalls the whale. Around the Shepherd's neck the lamb is hung, Beyond the cedar's summit twilight pales.
O via Appia! O, via Appia! О, душ пристанище! могильный путь! Твоим оплаканным, прелестным пастбищем Ты нам расплавила скупую грудь, O, via Appia! O, via Appia! Любя вздохнуть. 1921.	O via Appia! O via Appia! Refuge of souls and the road where we die! With your pasture, mourned and blessed, You melted down our niggard breast, O via Appia! O via Appia! Loving, to sigh. 1921.
V ПЛАМЕНЬ ФЕДРЫ ПЛАМЕНЬ ФЕДРЫ Палючий заразу ветер несет, Стекает лава с раскаленных высот, Смертельные открылись ключи, Витая труба Хрипит Древний рассказ. Глаз Мечи Сквозь страстных туч Лиловым (Каким известным и каким новым!) Блеском слепят (Критской Киприды яд Могуч!) Сердце! Шелковых горлиц борьба Глухо спит.	V Phaedra's Flame Phaedra's Flame The burning wind bears plague, lava flows from redhot heights, fatal springs begin to flow a curled horn wheezes an ancient story. Eye swords through passion's stormclouds with lilac (how familiar and how new) gleam blinds (the poison of Cretan Venus is powerful!) the heart! The battle of silk turtledoves sleeps soundly.
Уймись, Сердце! Вспомни высокий дом! Пафии голубь, Не мути Иордана Сизым крылом!	Calm down, heart! Remember the high house! Pathian dove, do not trouble the Jordan with your gray wing!
Златопоясная Критянка В синеве тоскующей кедра, Алчная ветра нагорного, Предсмертно томится Злополучная Федра (Не подземная ли царица?) Как ядом полная склянка.	Gold-girdled Cretan in the longing blueness of the cedar hungry for the mountain wind, Ill-fortuned Phaedra languishes before death (is she not the hypogean queen?) like a vial filled with poison,
Опустились лиловые веки, Рукам грузны запястья. Сжигают рыжие косы, Покрывал пена Тяжка страсти! (Измена! Измена!) Не сойдут медвяные росы На перси вовеки!	he lilac eyelids lowered, wrists heavy to the hands. The auburn tresses burn the foam of the veils of passion is heavy! (Betrayal! Betrayal!) The honeyed dews will not descend to the breasts forever!
Сожженой сестра Семелы, Род и кровь Пасифаи, Чудищ зачатье, Конника зря Ипполита, Дианины грозы зная, Неистовым духом повито В пустом объятьи Безумствует тело.	Sister of burned Semele, Pasiphae's kin and blood, Conception of monsters, seeing the horseman Hypolytus, knowing Diana's threats, wound by a frenzied spirit in empty embrace the body raves.
Кто прокричал "Безумье"?! Сахары дыханье, Пахнув, велело Запыхавшейся Эхо Прохрипеть на "любовь" - "смерть". Глухие волны глухому небу Урчали: "безумье!"	Who cried out "Insanity"?! Breath of Sahara, gusting, ordered panting Echo to wheeze out to "love" - "death". Hollow eyes to hollow heaven rumbled "Insanity!"
Душа моя, душа моя!	You got up early in the morning,
Утром рано ты вставала, Умывалась и молилась, И за дело принималась, Не томясь и не грустя. Рай в земле ты узнавала. Как небес высоких милость, Веселила тебя малость, Словно малое дитя.	Washed yourself and prayed, And then got down to business neither languishing nor sorrowing. You recognized heaven on earth, Like the grace of the high heavens smallness made you merry as a small child.
И младенчески ты знала, Что всему свое довлеет И сплетается согласно Дней летучих хоровод, Что весной снега играют, Летом ягода алеет, Что в плоде осенне-красном Спеет Богу зрелый год.	And as a child you knew that your own sufficed for all and the round dance of flying days weaves in harmony, That in spring the snows play and berries turn scarlet in summer that in the fall-red fruit the ripe year ripens for God.
Крылатая свирель поет!	The winged pipe sings!
Небесный узор, Земная ткань. Забудь укор, Человеком встань!	Heavenly pattern, earthly cloth. Forget reproach. Stand like a man!
Крылатая свирель поет!	The winged pipe sings!
Кто прокричал "Безумье"?! Подними лиловые веки, Федра! Взгляни на круглое солнце, Федра! Печени моей не томи, Федра!	Who cried out "Insanity"?! Raise your lilac eyelids, Phaedra! Look at the round sun, Phaedra! Don't weary my liver, Phaedra!
Безумная царица, знаешь, Что отражаешь Искривленным зеркалом? Что исковеркало Златокосмого бога образ?	Maniacal queen, do you know what you reflect with your distorted mirror? What has corrupted the image of the gold-tressed god?
Солнце - любовь!!	The sun is love!!
Любовью зиждется мир. Любящий, любовь и любимый - Святая Троица! Она созидает, Греет и освещает, Святит и благословляет, Но собери самовольно Лучи в магический фокус Страсти зеркала, - И палящую кару, Гибель Икара, Пожар Гоморры Получишь в оплату! Горе! Горе!	The world is built by love. Loving, love and loved - the Holy Trinity! It creates Warms, illuminates, sanctifies and blesses, but gather willfully he rays in the magic focus of the mirror of passion - and burning retribution, the death of Icarus, Gomorrah's fire is what you'll be repaid! Sorrow! Sorrow!
Зачем-же тусклый и тягостный обман Застилает и мои глаза? Гроза Гудит в беспросветных недрах Федра! Федра! Федра!	Why does the wan and wearisome cloud cover my eyes as well? The storm sounds in the pitch-black depths: Phaedra! Phaedra! Phaedra!
Узкобедрый отрок, Бодрый хранитель, Может быть, Вилли Хьюз, Гонец крылатый, Флорентийский гость, Где ты летаешь, Забыв наш союз, Что не отгонишь Веянья чумного Древних родин? Ты - бесплодный, Ты - плодоносный, Сеятель мира, Отец созданий, По которым томятся сонеты Шекспира.	Slim-hipped stripling, bold keeper, perhaps Willy Hughes, Florentine guest, where are you flying forgetting our alliance? Why don't you drive off the plague-bearing blowing of ancient birthplaces? You are barren you are fruitful Sower of the world, Father of creatures, for whom Shakespeare's sonnets languish.
Покой твой убран, Вымыт и выметен, Свеча горит, Стол накрыт, - Любящий, любовь и любимый - Святая Троица, Посети нас, И ветер безумной Федры Да обратится В Пятидесятницы вихрь вещий 1921. Май	Your room is clean washed and swept, a candle burns, the table's set, - loving, love and loved - Holy Trinity, Visit us And may mad Phaedra's wind be transformed into the vatic whirlwind of Pentecost! May, 1921.
VI ВОКРУГ Любовь чужая зацвела Под новогоднею звездою, - И все ж она почти мила, Так тесно жизнь ее сплела С моей чудесною судьбою.	VI Around Another love has blossomed beneath the new year's star and nonetheless it's almost dear, so closely living interwove it with my own miraculous fate.
Достатка нет - и ты скупец, Избыток - щедр и простодушен. С юницей любится юнец, Но невещественный дворец Любовью этой не разрушен.	There's not enough? Then you're a miser, Enough? Then generous, ingenuous. Young lady loves young gentleman but the insubstantial palace is not brought down by this love.
Пришелица, войди в наш дом! Не бойся, снежная Психея! Обитель и тебе найдем, И станет полный водоем Еще полней, еще нежнее. 1921	Newcomer, welcome to our house! Don't be frightened, snowy Psyche! We'll find room for you as well and the brimming reservoir will overflow with new tendresse. 1921
А. Д. РАДЛОВОЙ Как птица, закликать и биться Твой дух строптивые не устал. Все золотая воля снится В неверном отблеске зеркал.	To A. D. Radlova Obstreperous, your spirit has not tired Of wailing and breast-beating like a bird. And your dream of golden freedom's mired In the faithless gleam of mirrors blurred.
Свои глаза дала толпе ты, И сердце - топоту копыт, Но заклинанья уж пропеты И вещей знак твой не отмыт.	Your eyes you gave up to the crowd, Your heart to the trample of hooves, But conjurings sung aloud Have left your wise sign unmoved.
Бестрепетно открыты хилы, Густ- кровь течет, красна. Сама себя заворожила Твоя "Вселенская весна" 1921. Апрель	Without a tremor opened veins Let thick blood spurt and well. Your poem "Universal Spring" has conjured up itself. 1921. April
ПОРУЧЕНИЕ Если будешь, странник, в Берлине, у дорогих моему сердцу немцев, где были Гофман, Моцарт и Ходовецкий (и Гете, Гете, конечно), - кланяйся домам и прохожим, и старым, чопорным липкам и окрестным плоским равнинам. Там, наверно, все по другому,- не узнал бы, если б поехал, но я знаю, что в Шарлоттенбурге, на какой-то, какой-то штрассе, живет белокурая Тамара с мамой, сестрой и братом. Позвони не очень громко, чтоб она к тебе навстречу вышла и состроила милую гримаску. Расскажи ей, что мы живы, здоровы, часто ее вспоминаем, не умерли, а даже закалились, скоро совсем попадем в святые, что не пили, не ели, не обувались, духовными словами питались, что бедны мы, (но это не новость: какое же у воробьев именье?), занялись замечательной торговлей: все продаемъ и ничего не покупаем, смотрим на весеннее небо и думаем о друзьях далеких. Устало ли наше сердце, ослабели ли наши руки, пусть судят по новым книгам, которые когда-нибудь выйдут. Говори не очень пространно, чтобы, слушая, она не заскучала. Но если ты поедешь дальше и встретишь другую Тамару, - вздрогни, вздрогни, странник, чтобы тебе не умереть на месте, слыша голос незабываемо крылатый, следя за движеньями вещей Жар-Птицы, смотря на телесное, летучее солнце. 1922. Май	Errand Pilgrim, if you're ever in Berlin, Among the German people dear to me, Where Hoffmann, Mozart, Chodowiecki lived, (And Goethe, how could I have left out Goethe!) Convey my bow to passersby and houses, And to the old, standoffish little lindens And to the flat surrounding countryside. I would imagine everything has changed there - I wouldn't recognize it if I went. I know, though, somewhere in Charlottenberg, Some Straße with a name I can't remember, Towheaded Tamara has made her home With her mother, sister, brother too. Ring the bell but ring not very loudly, So that she would come outside to meet you, Face arranged in an appealing grimace. Tell her that we're still alive and healthy, That we reminisce about her often; We haven't died, we've even hardened somehow, And they'll declare us saints now any day - What with fasting, tea-totaled and shoeless, Living off the bread of holy scripture - That we've become quite poor (but that's no news now: I've never known a sparrow to own estates) We've gotten caught up in a great new business - We're selling everything and buying zip. We keep on looking up to springtime skies And thinking of our friends so far away. Whether we have hearts grown tired and weary, Whether we have hands grown slack and weak Let them decide from reading our new books, Which may be published someday soon, God willing. But put it all in not too many words, So that she won't get bored with listening. But if, as journeys take you even further, The other Tamara should cross your path, - Pilgrim, tremble, pilgrim, thrill and quiver, Cover up your face with both your hands, So that death won't take you on the spot As you hear that memorable voice And trace the vatic movements of the Firebird, Looking at the dark and flying sun. 1922. May
РОЖДЕСТВО Без мук Младенец был рожден, А мы рождаемся в мученьях, Но дрогнет вещий небосклон, Узнав о новых песнопеньях.	Christmas The Infant was born without birth pangs but we are born in pain: still the vatic sky-vault trembles when it learns about new songs.
Не сладкий глас, а ярый крик Прорежет темную утробу: Слепой зародыш не привык, Что путь его подобен гробу.	No sweet voice but fearsome cry will cut across the darkened womb: Blind, the foetus is not used to think his way is like the tomb.
И не восточная звезда Взвилась кровавым метеором, Но впечатлелась навсегда Она преображенным взором.	And it was no eastern star curled like a bloody meteor but it was planted once for all by a transfigured stare.
Что дремлешь, ворожейный дух? Мы потаённы, сиры, наги... Надвинув на глаза треух, Бредут невиданные маги. 1921. Декабрь	Why does the witching spirit drowse, we ponder? We are secret, damp and naked... Tugging at their three-flapped fur caps unpreceded magi wander. 1921. December
ЗЕЛЕНАЯ ПТИЧКА В ком жив полет влюбленный Крылато сердце бьется, Тех птичкою зеленой Колдует Карло Гоцци. В поверхности зеркальной Пропал луны топаз, И веется рассказ Завесой театральной.	L'Augellino Belverde Those in whom the flight of loving Lives have hearts that beat like wings, Carlo Gozzi sets them singing With a tiny verdant dove. In the surface of the mirror Topaz of the moon's no clearer And the tale unfurls each page Like a curtain on the stage.
Синьоры, Синьорины, Места скорей займите! Волшебные картины Внимательней смотрите! Высокие примеры И флейт воздушный звук Перенесут вас вдруг В страну чудесной веры,	Signorine e Signori, Take your places, take your ease! Here are some enchanted pictures, Scrutinize them closely, please. Lofty models may ensnare you, And the flute sound, airy wraith, May perhaps take flight and bear you To a land of wondrous faith.
Где статуи смеются Средь королей бубновых, Подкидыши найдутся Для приключений новых... При шелковом шипеньи Танцующей воды Певучие плоды Приводят в удивленье.	Where the statues all are chuckling There among the diamond kings, Orphans may be found swashbuckling, Keen for new adventurings... When you hear the silky whisper Of the dancing water's swell Fruits of melody seem crisper Than the tongue of man can tell.
За розовым плюмажем Рассыпалась ракета. Без масок мы покажем Актера и поэта, И вскроем осторожно Мечтаний механизм, Сиявший романтизм Зажечь опять возможно.	Then behind the rosy feathers Rains of rockets ripple down. Actors, poets - we'll see whether They'll not dwindle once ungowned. We'll reveal the gears and spindles, All the jury-rig of dreams. And romance will be rekindled Just as bright as once it seemed.
И сказки сладко снятся Эрнеста Амедея... Родятся и роятся Затея из затеи... Фантазия обута: Сапог ей кот принес... И вдруг мелькнет твой нос, О, Доктор Дапертутто! 1921.	E. T. Amadeus brought us Fairytales we sweetly dream... And from every scheme he taught us Swarms another little scheme. Our imagination's booted: Shod by Puss in Boots to boot... Could it be that gleaming spot is Doctor Dapertutto's snoot! 1921.
АНГЛИЙСКИЕ КАРТИНКИ (СОНАТИНА) а) ОСЕНЬ Бери, Броун! бритвой, Броуи, бряк! Охриплый флейтист бульк из фляг. Бетси боится бегать в лес. В кожаной куртке курит Уэлс.	Little English Pictures A Sonatina a) Autumn Take it, Brown! Clatter your razor, Brown! The hoarse flautist gurgled from the flask. Betsy's afraid to run in the woods. Wells smokes in a leather jacket.
Стонет Томми на скрипке. Облетели липки... Простите, прогулки! Простите, улыбки! В неметеном дому Шаги - гулки, Спущен флаг... К чему?	Tommy moans on the fiddle. Lime trees fly around. Forgive me, strolls! Forgive me, smiles! In the unswept house Strides resound. The flag's down... What for?
Джин, Броун! Джигу, Броун! У дров дремать. Постным блином поминать покойную мать. Что нам до Уэлса, что до Бетси? Будет пора дома насидеться. В смятых шляпках торчат ромашки, По площади плоско пляшут бумажки... Бодрись, Броун, Бомбейский князь! Не грянь в грязь, Фонарь... Что такое фонарь? Виски, в висок ударь! Ну!	Gin, Brown! A jig, Brown! To doze by the wood. To raise a Shrovetide pancake to dear departed Mum. What's Wells to us, and what's Betsy? There'll be time and to spare to sit home. Daisies jut from wrinkled hats, Through the square papers dance flat... Be bold Brown, Bey of Bombay! Don't flop in the mud. A streetlamp... what's a streetlamp? Whiskey, bash a temple! Well!
"Пташечки в рощице славят согласно "Все, что у Пегги приятной прекрасно!"	"Birds in their little grove praise in one voice Everything Peggy has nice to rejoice!"
Морской чорт, Не будь горд! Я самому лорду Готов дать в морду.	Sea devil, Don't cavil! I'm ready to rap A Lord in his trap.
"Лишь только лен, мой лен замнут, "Слезы из глаз моих побегут".	"If anyone should muss my tie, "I swear to you I'll pipe an eye."
б) ИМЕНИНЫ Алисы именины, Крыжовенный пирог, В гостинной - пол-куртины, Кухарка сбилась с ног. Саженный мореходец Краснеет до рыжа. Ну-ну,какой народец: Зарежет без ножа! Бульдог свирепо скачет И рвется из окна. Хозяйка чуть не плачет, Соседка смущена. - Нелепо в Пикадилли Болтаться целый день. - "Зачем не приходили "Вчера вы под сирень?" - Алисин нынче праздник, - Кладите потроха! - "Хоть вы большой проказник, Но я вас... ха, ха, ха!" Ах, вишни, вишни, вишни На блюдцах и в саду - Я может быть, здесь липший, Так я тогда уйду. - - О, нет! - ликуют ушки. Веселый взгляд какой! И поправляет рюшки Смеющейся рукой.	b) The Birthday Alice's birthday and gooseberry treat, the parlor has half drapes, the cook's lost her feet. The potted young sailor goes all over red. Well, well, now, what folks here: they'd cut off your head! The bulldog's rebellious and tears through the door. The mistress is weeping, The neighbour is floored. "Picadilly is awkward to wander about -" "The rose and I waited for you to come out." "It's Alice's day now, so give me some tripe!" "Stop teasing! I'll ha-ha you! None of your gripes!" Cherries are common in orchards, on trays. "I feel I'm a third wheel - I'll just go away." "Oh, no!" Ears are pricked up, a gay little glance! She straightens her ruffles with chuckling hands.
в) ВОЗВРАЩЕНИЕ Часы буркнули "бом!" Попугай в углу "каково!" Бабушка охнула "Джо!" И упала со стула.	c) The Return The clock struck - bong! The corner parrot - awk! "Joe!" Grandmother squawked And fell off of her chair.
Малый влетел, как шквал, Собаку к куртке прижал, Хлопнул грога бокал, - Дом загудел, как улей.	The chap flew in like a squall, He pressed the dog to his coat, Tossed down a goblet of grog, - The house hummed like a hive.
Скрип, беготня, шум, Трубки, побитый грум, Рассказы, пиф-паф, бум-бум! Господи Иисусе!	Scraping, bustle, noise, Horns, a beaten groom, Stories - biff-baff-boom. Jesus bloody Christ!
Нелли рябая - "Мам "Я каморку свою отдам. "Спать в столовой - срам: "Мальчик то не безусый."	Pock-marked Nelly: "Ma'am, "I'm giving me notice: I'm leaving. "I'll not sleep in the dining room! "He's no boy - he's already shaving!"
Гип-гип Вест-Индия!! 1922	Hip-hip West India!! 1922.
У печурки самовары, Спит клубком сибирский кот. Слышь: "Меркурий"из Самары За орешником ревет.	Samovars are standing by the stove, The cat (Siberian) sleeps in a ball. Listen! That's the "Mercury", Samara- bound, that roars beyond the hazel grove.
Свекор спит. Везде чистенько. Что-то копоть от лампад! "Мимо сада ходит Стенька" - Не пройтиться ли мне в сад?	My father-in-law's asleep. All's neat and clean. Always, though, there's soot from icon lamps! "Stenka Razin's walking past the garden" - If I walked there too what would it mean?
Круглы сутки все одна я. Расстегну тугой свой лиф... Яблонь, яблонька родная! Мой малиновый налив!	I'm alone completely, night and day. I'll undo my straitlaced bodice stays... Apple tree, oh comfort me with apples! Make me reel as elderberry wine.
Летом день - красной, да долгий. Пуховик тепло томит. Что забыла там, за Волгой? Только теткин тошный скит! 1921	Summer days are red and oh-so-long. Featherbeds exhaust you, keep you warm. What did I forget beyond the Volga? Just my aunt's encloistered, tiresome farm! 1921
На площадке пляшут дети. Полон тени Палатин. В синевато-сером свете Тонет марево равнин. Долетает едкий тмин, Словно весть о бледном лете.	On the square the children's dances filled the Palatine with shadows. Phantoms of the plain are drowning in the bluish gray of twilight. Acrid caraway flies toward us like the news of pallid summer.
Скользкий скат засохшей хвои, Зноя северный припек, В сельской бричке едут двое, Путь и сладок и далек. Бьется белый мотылек В утомительном покое.	Slipping slope of dried pine needles, northern full exposure's heat. In a country carriage two ride and their way is far and sweet. Somewhere in a weary chamber the white moth beats.
Умилен и опечален, Уплываю смутно вдаль. Темной памятью ужален, Вещую кормлю печаль. Можжевельника ли жаль В тусклом золоте развалин? 1921	Floating dimly in the distance I am touched by this and saddened, stung by darkened memory and feeding on a vatic grief. Or is it the pines I pity in the wan gold of the ruins? 1921
Барабаны воркуют дробно За плотиной ввечеру... Наклоняться хоть неудобно, Васильков я наберу.	Drums coo in staccato past the weir toward evening. Though it's hard to bend now, I'll pick batchelor buttons.
Все полнеет, ах, все полнеет, Как опара мой живот: Слышу смутно: дитя потеет, Шевелится теплый крот.	My belly keeps swelling like yeast in a bowl. I hear the child sweating. It moves, a warm mole.
Не сосешь, только сонно дышишь, В узком сумраке тесноты. Барабаны, может быть, слышишь, Но зари не видишь ты.	You do not suck, but breathe in sleep, crushed within the narrow dusk. Maybe you can hear the drums, but you will not see the dawn.
Воля, воля! влажна утроба. Выход все же я найду И взгляну из родимого гроба На вечернюю звезду.	Freedom, freedom! Damp the womb, there's an exit nonetheless; I'll look from the birthing tomb upward toward the evening star.
Все валы я исходила, Поднялся в полях туман. Только-б маменька не забыла Желтый мой полить тюльпан. 1921	I have covered all the ramparts, fog has risen in the fens, Mama, better not forget to keep my yellow tulip damp. 1921
Сквозь розовый утром лепесток посмотреть на солнце, К алой занавеске медную поднести кадильницу,- Полюбоваться на твои щеки.	To view the sun through petals pink with morning, To bring a crimson curtain copper censers - To feast eyes on your cheeks.
Лунный луч чрез желтую пропустить виноградину, На плоскогорьи уединенное встретить озеро, - Смотреться в твои глаза.	To let a moonbeam pass through yellow grapes, To meet a lake upon a high plateau - To see me in your eyes.
Золотое, ровное шитье - вспомнить твои волосы, Бег облаков в Марте-вспомнить твою походку, Радуги к небу концами встали над вертящейся мельницей - обнять тебя. 1921. Май	To recollect your hair - gold, even sewing, To recollect your walk - the March clouds rush, And rainbow ends raised skyward over windmills - Is how it is to hug you. 1921. May
VII ПУТИ ТАМИНО ЛЕТАЮЩИЙ МАЛЬЧИК "Zauberflöte" Звезда дрожит на нитке, Подуло из кулис... Забрав свои пожитки, Спускаюсь тихо вниз.	VII Tamino's Ways The Flying Boy "Zauberflöte" The star shakes by a thread, A draft wafts from the wings... I've gathered up my things And quietly descend.
Как много паутины Под сводами ворот! От томной каватины Кривит Тамино рот.	How many webs athwart And under vaulted gates! His cavatina late, Tamino's mouth contorts.
Я, видите ли, Гений: Вот - крылья, вот - колчан. Гонец я сновидений, Жилищ волшебных стран.	I'm Genius, it seems: These wings are mine, this quiver. I'm messenger of dreams Beyond the magic river.
Летаю и качаюсь, Качаюсь день и ночь... Теперь сюда спускаюсь, Чтоб юноше помочь.	I fly,then rock a bit, I rock both day and night. I'm going to knock a bit Of sense into his fight.
Малеванный тут замок И ряженая знать, Но не легко из дамок Обратно пешкой стать.	The castle backdrop's drawn, The nobles are in masks, But it's no easy task From queen back into pawn.
Я крылья не покину, Крылатое дитя, Тамино и Памину Соединю, шутя.	I won't give up my wings For any winged bambino, Pamina and Tamino I'll join before I sing.
Пройдем огонь и воду, Глухой и темный путь, Но милую свободу Найдем мы как-нибудь.	We'll go through fire and water, A hollow path and dark, And freedom, like a lark, We'll find before we've caught her.
Не страшны страхи эти: Огонь, вода и медь, А страшно, что в квинтете Меня заставят петь.	These horrors are no fret: Fire, water, even brass, What really gives me gas Is singing the quintet.
Не думай: "не во сне ли?" Мой театральный друг. Я сам на самом деле Ведь только прачкин внук. 1921	I'm not a dream to bid, Oh-so-dramatic friend. In real life, in the end, I'm just the cleaner's kid. 1921
Fides Apostolica Юр. Юркуну Et fides Apostolica Manebit per aeterna... Я вижу в лаке столика Пробор, как у экстерна.	Fides Apostolica For Yuri Yurkun Et fides Apostolica Manebit per aeterna... Reflected in majolica, hair parted, a day boy so stern.
Рассыпал Вебер утренний На флейте брызги рондо. И блеск щеки напудренней Любого демимонда.	The morning Weber scattered splashing rondos on the flute. And the cheek's gleam is more powdered than a lady's of the night.
Засвиристит без совести Малиновка соседка, И строки вашей повести Летят легко и едко.	The neighbour robin fellow unconscionably sings, he lines of your novella fly lightly, though they sting.
Левкой ли пахнет палевый (Тень ладана из Рима ?) Не на заре ль узнали вы, Что небом вы хранимы?	Straw-coloured stock is fragrant (Shadow of incense from Rome?) Haven't you learned, young vagrant, That heaven is your home?
В кисейной светлой комнате Пел ангел - англичанин... Вы помните, вы помните О веточке в стакане,	In chambers bright with muslin, Angelic English hummed... You remember, don't you, The branch propped in the tumbler,
Сонате кристаллической И бледно-желтом кресле? Воздушно-патетический, И резвый росчерк Бердсли!	The crystalline sonata And pallid yellow chair? Lofty and pathetic, Unruly Beardsley's flare!
Напрасно ночь арабочка Сурдинит томно скрипки,- Моя душа, как бабочка, Летит на запах липки.	In vain does night, an arab, Play muted violins - My soul, just like a cherub, flies to linden scents.
И видит в лаке столика Пробор, как у экстерна, Et fides Apostolica Manebit per aeterna. 1921	And sees in a bit of majolica, hair parted, a day boy so stern. Et fides Apostolica Manebit per aeterna. 1921.
Брызни дождем веселым, Брат золотой Апреля! Заново пой свирель! Ждать уж недолго пчелам: Ломкого льда неделя, Голубоватый хмель...	Splash with merry rain, Golden brother of April. Panpipe play again. Bees haven't long to wait: The week of brittle ice, the blue intoxicates...
При свете зари неверной Загробно дремлет фиалка, Бледнеет твоя рука... Колдует флейтой пещерной О том, что земли не жалко Голос издалека. 1922	In light of doubtful dawn The other world sleeps blue, Your hand grows wan... A distant sounding voice Enchants with cavern flute and counts the world well lost. 1922
Вот после ржавых львов и рева Настали области болот, И над закрытой пастью зева Взвился невидимый пилот.	Now after rusty lions and roars The region of the marshes neared; Above the maw of jaws clenched tight there curls an unseen pilot light.
Стоячих вод прозрачно-дики Белесоватые поля... Пугливый трепет Эвридики Ты узнаешь, душа моя?	The whitish fields of ever-stagnant waters are transparent, wild... Euridice is trembling, poignant - Do you know her yet, my soul?
Пристанище! поют тромбоны Подземным зовом темноты. Пологих гор пустые склоны - Неумолимый просты.	Refuge! And the trombones bark hypogean songs of the dark. The empty slopes of gently-sloping parks Are so implacable and stark.
Восточный гость угас в закате, Оплаканно плывет звезда. Не надо думать о возврате Тому, кто раз ступил сюда.	The eastern guest's extinguished in the night, The star floats onward, mourned. Whoever has stepped here once Must never think of return.
Смелее милая подруга! Устала? на пригорке сядь! Ведет причудливо и туго К блаженным рощам благодать. 1921	My dearest friend, be bolder. Weary? Then sit on this boulder! Whimsical and slow, grace leads to blessed groves. 1921
Я не мажусь снадобьем колдуний, Я не жду урочных полнолуний, Я сижу на берегу, Тихий домик стерегу Посреди настурций да петуний.	I don't rub myself with witches' lotion, I don't wait for scheduled full-moon potions, I sit right upon the shore guard my quiet cottage door Here among nasturtians and red fescue.
В этот день спустился ранним рано К заводям зеленым океана, - Вдруг соленая гроза Ослепила мне глаза - Выплеснула зев Левиафана.	On that day I took an early notion, made my way down towards the green-coved ocean, - Suddenly a salt storm blew, blinding me (for all I knew) - splashing out Leviathan and cess-spew.
Громы, брызги, облака несутся... Тише! тише! Господи Исусе! Коням - бег, героям - медь Я - садовник: мне бы петь! Отпусти! Зовущие спасутся.	Thunder, spindrift, clouds in rapid motion... Careful! Careful! Jesus! Land of Goshen! Steeds have racing, heroes - bronze. I'm a gardener, give me songs! Let me go! - for those who call are rescued.
Хвост. Удар. Еще! Не переспорим! О, чудовище! нажрися горем! Выше! Выше! Умер? Нет?... Что за теплый, тихий свет? Прямо к солнцу выблеван я морем. 1922. Май	Tail. A blow. Again! There's no relief! Hey, you monster! Eat your fill of grief! Higher! Higher! Dead yet? No? What's this warm and quiet glow? Straight towards the sun I'm puked out by the sea. 1922. May
ПЕРВЫЙ АДАМ Иони-голубки, Ионины недра, О, Иоанн Иорданских струй! Мирты Киприды, Кибелины кедры, Млечная мать, Маргарита морей!	The First Adam Yoni doves and Jonah's deep, O John of Jordanian streams! Cytherean myrtle, Cybelian cedars, Lacteal mother, the sea's Marguerite!
Вышел вратами, немотствуя Воле, Влажную вывел волной колыбель. Берег и ветер мне! Что еще боле? Сердцу срединному солнечный хмель.	He left by the gates, saying nothing to will drew out the damp cradle with waves. For me shore and wind! What more would you will? Middle heart drunk with the sun.
Произрастание - верхнему севу! Воспоминание - нижним водам! Дымы колдуют Дельфийскую деву, Ствол богоносный - первый Адам! 1922. Май	Sprouting for the upper sowing! Memory for the lower waters! Fumes enthrall the Delphic maiden, God-bearing trunk - first Adam! 1922. May
Весенней сыростью страстной седмицы Пропитан Петербургский бурый пар. Псковское озеро спросонок снится, Где тупо тлеет торфяной пожар.	Passion Week's spring damp Soaks Petersburg brown steam. Half-awake, you dream Pskov lake Where a peatfire dully gleams.
Колоколов переплывали слитки В предпраздничной и гулкой пустоте. Петух у покривившейся калитки Перекликался, как при Калите.	Bullion of bells floats past through the festive, ringing void. Cock calls to cock by the warped wicket-gate, as in days of yore.
Пестро и ветренно трепался полог, Пока я спал. Мироний мирно плыл. Напоминание ! твой путь недолог Рожденный вновь, на мир глаза открыл.	Motley and windy the bedcurtain swirled while I slept. Calm Mironius swam. A reminder! Your way is not long, Born again, you stare at the world.
Подводных труб протягновенно пенье. Безлюдная, дремучая страна! Как сладостно знакомое веленье, Но все дрожат душа, удивлена. 1922	The underwater trumpet song still plays. A peopleless, slumbering land! How sweet the familiar command. But still the soul trembles, amazed. 1922
КОНЕЦ ВТОРОГО ТОМА Я шел дорожкой Павловского парка, Читая про какую-то Элизу Восьмнадцатого века ерунду. И было это будто до войны, В начале Июня, жарко и безлюдно. "Элизиум, Элиза, Елисей", Подумал я и вдруг мне показалось, Что я иду уж очень что-то долго: Неделю, месяц, может быть года. Да и природа странно изменилась: Болотистые кочки все, озерца, Тростник и низкорослые деревья,- Такой всегда, Австралия мне снилась, Или вселенная до разделенья Воды от суши. Стаи жирных птиц Взлетали невысоко и садились Опять на землю. Подошел я близко К кресту высокому. На нем был распят Чернобородый ассирийский царь. Висел вниз головой он и ругался По матери, а сам весь посинел. Я продолжал читать, как идиот, Про ту же все Элизу, как она Забыв, что ночь проведена в казармах, На утро удивилась звуку труб. Халдей, с креста сорвавшись, побежал И стал точь в точь похож на Пугачева. Тут сразу мостовая проломилась, С домов посыпалася штукатурка, И варварские буквы на стенах Накрасились, а в небе разливалась Труба из глупой книжки. Целый взвод Небесных всадников в персидском платьи Низринулся,- и яблонь зацвела. На персях у персидского Персея Змея свой хвост кусала кольцевидно, От Пугачева на болоте пятка Одна осталась грязная. Солдаты Крылатые так ласково смотрели, Что показалось мне,- в саду публичном Я выбираю крашеных мальчишек. "Ашанта бутра первенец Первантра!" Провозгласили,- и смутился я, Что этих важных слов не понимаю. На облаке ж увидел я концовку, Гласящую:"конец второго тома" 1922	The End of Volume Two I walked along the road in Pavlovsk park reading some poppycock about Eliza that dated from the eighteenth century. It all took place some time before the war, at the beginning of June - hot and deserted. "Elysium, Eliza and Elisha," - I thought, and suddenly it seemed to me that I'd been walking now for quite some time: A week, a month, a year or more perhaps. And nature was peculiarly transformed: Marshy patches everywhere, small lakes, Cattails and trees, distorted and low-growing, - That was what I dreamed Australia looked like, or else the universe before the split of land and water. Flocks of pudgy birds would flutter up, then settle down again upon the earth. Then I approached quite close a lofty cross. Upon it crucified there hung a black-bearded Assyrian king. He hung there upside down; a muffled curse evoked his mother; he himself turned blue. I went on reading like an idiot about the same Eliza, how she had, forgetting that she'd slept the night in barracks, awoken all amazed by trumpets blaring. Tearing himself from the cross, the Chaldean ran off, the spitting image of Pugachev. And then the pavement crumbled and the plaster began to peel and blister from the houses; barbaric symbols blazoned every wall, and all the vault of heaven was engulfed by trumpets from the foolish book. A whole squad of heaven's knights in Persian dress rushed downward and the apple tree took flower. But on the breast of Persian Perseus A serpent bit its tail and made a circle. From Pugachev a single muddy footprint was all the swamp had left. The wingКd soldiers looked on so fondly that it seemed to me I might be walking in the Public Garden and choosing from among the painted urchins. "Ashanta butra pervenets Pervantra!" the proclamation came, and I was miffed to make no sense of these important words. But on a cloud I saw the colophon, which ran as follows: End of volume two. 1922.
VIII ЛЕСЕНКА Юр. Юркуну ЛЕСЕНКА Опусти глаза, горло закинь! Белесоватая без пятен синь... Пена о прошлом напрасно шипит. Ангелом юнга в небе висит. Золото Рейна... Зеленый путь... Странничий перстень, друг не забудь.	VIII Stair For Yuri Yurkun Stair Lower your eyes, toss back your head! Spotless whitish blue ahead... Foam fizzes of the past in vain. Aloft an angel shipboy hangs. Rheingold... Green road... Friend, don't forget your costrel ring.
Кто хоть однажды не смел Бродяжно и вольно вздохнуть, Завидя рейнвейна звезду На сиреневом (увы!) небосклоне? Если мы не кастраты и сони, Путь - наш удел. Мертв без спутника путь, И каждого сердце стучит: "найду!"	Who hasn't dared just once to draw breath tramp and free, and spy a Rhinewine star on a lilac (alack!) heaven's arch? If not castratos and dormice, our lot is the road. Without a friend the road is dead, and each heart knocks "I'll find one!"
Слишком черных и рыжих волос берегись: Русые - вот цвет. Должен уметь Наклоняться, Подыматься Бегать, ходить, стоять, Важно сидеть и по детски лежать, Серые глаза, как у друга, Прозрачны и мужественны мысли, А на дне якорем сердце видно, Чтоб тебе было стыдно Лгать И по женски бежать В пустые обходы. Походы (Труба разбудит) ждут! Всегда опоясан, Сухие ноги, Узки бедра, Крепка грудь, Прям короткий нос, Взгляд ясен. Дороги В ненастье и ведра, Битвы, жажду, Кораблекрушенье, - Все бы с ним перенес! Все, кроме него, забудь! Лишний багаж - за борт! Женщина плачет	Steer clear of hair too black or red: russet, that's the shade. He must know how to bow, to rise, romp, walk, stand, sit pompously, lay like a child, Gray eyes, like a friend's, thoughts clear and brave, and at bottom a heart like an anchor, so that you'd be ashamed to palter or bustle like a woman on empty rounds. Campaigns (trumpets will wake) await! Always girded, feet dry, hips slim, breast firm, snub nose straight, gaze clear. Roads into foul weather and fair, battles, thirst, shipwreck, - I could bear all with him! Forget all but him! Extra baggage overboard! A woman weeps.
Засох колодец, иссяк... Если небо не шлет дождей, Где влаги взять? Сухо дно моря, С руки улетел сокол Не за добычей обычной. Откуда родятся дети? Кто наполнит мир, За райскую пустыню ответит? Тяжелей, тяжелей (А нам бы все взлегчиться, подняться) Унылым грузилом В темноту падаем.	The well's dried up, run out... If heaven sends no rains where to get wet? The seabottom is dry, the kestrel flies the hand in search of not just any prey. Where are children born from? Who will fill the world, answer for deserts in paradise? More ponderous, ponderous (but we ought to grow light and rise) as a despondent sinker downward we fall to darkness.
Критски ликовствуя, Отрочий клик С камня возник, Свят, плоского!	Cretanesquely exulting, the stripling call rose from the stone, holy, from the flat stone.
Гелиос, Эрос, Дионис, Пан! Близнецы! близнецы! Где двое связаны - третье рождается. Но не всегда бывает тленно. Одно, знай, - неизменно: Где двое связаны, третье рождается.	Helios, Eros, Dionysus, Pan! Twins! Twins! Where two are bound a third is born. But not always mortal. Know one thing immutable: Where two are bound a third is born.
Спины похитились Впадиной роз, Радуйтесь: рос Рок мой, родители!	Backs abducted by the hollow of roses, Rejoice: my fate inflated, folks!
Гелиос, Эрос, Дионис, Пан! Близнецы! близнецы!	Helios, Eros, Dionysus, Pan! Twins! Twins!
Рождаемое тело небу угодно, Угоден небу и рождаемый дух... Если к мудрости ты не глух, Откроешь, что более из них угодно.	Heaven is pleased by body born, pleased as well by spirit born... if you're not deaf to wisdom, you'll learn which pleases more.
Близнецы, близнецы!	Twins! Twins!
Частицы, семя, Легкий пух! Плодовое племя, Молочный дух! Летишь не зря, Сеешь, горя!	Particles, seed, light fuzz! Fruit tribe, Milky spirit! You fly not in vain, you sow, burning!
В воздухе, пламени, земле, воде, - Воскреснет вольный Феникс везде, Наши глаза полны землею, Виевы веки с трудом подымаются, Смутен и слеп, глух разум, Если не придет сестра слепая.	In air, fire, earth, and water, - the free Phoenix will rise everywhere, our eyes are full of earth, Viy's lids are hard to lift, dim and blind, the mind is deaf, if the blind sister does not come.
Мы видим детей, башни, лес, Мы видим радугу в конце небес, Львов морских у льдистых глыб, Когда море прозрачно, мы видим рыб, Самые зрячие вскроют живот, И слышно; каша по кишкам ползет.	We see the children, towers, trees, We see rainbows to heaven's lee, Sea lions by the ice-clad clods, When seas are clear we see the cod, those who see best slice wide the gut and hear mush crawl through tripe and glut.
Но мы не видим, Как рождаются мысли, - взвесишь ли? Как рождаются чувства, - ухватишь ли? Как рождается Илиада - откуси кусок! Как летают ангелы,-напрасно нюхать! Как живут покойники, - разговорись!	But we do not see how thoughts are born - can you weigh them? how feelings are born - can you seize them? how the Iliad is born - bite off a chunk! how angels fly, - why sniff? how the dead live, - can we talk?
Иногда мы видим и не видим вместе, Когда стучится подземная сестра, И мы говорим: "что за сон!" А смерть, - кто ее видел?	At times we see and don't at once, when the hypogean sister knocks, and we say: "What a dream!" but death, - who has seen her?
Кроты, кроты, о чем вы плачете? Юнга поет на стройной мачте:	Moles, moles, why are you crying? On the slender pole the shipboy sings:
- Много каморок у нас в кладовой, Клады сияют, в каждой свой. Рожь ты посеешь, - и выйдет рожь, Рожь из овса - смешная ложь.	Our stow has many holds, each hoard shines in its own. Sow rye and you get rye. Rye from oats - a foolish lie.
Что ребенка рождает? Летучее семя. Что кипарис на горе вздымает? Оно. Что возводит звенящие пагоды? Летучее семя. Что движением кормит Divina Commedia? Оно! Что хороводы вверх водит Платоновских мыслей И Фокинских танцев, Серафимских кругов? Летучее семя. Что ничего не рождает, А тяжкой смертью В самом себе лежит, Могильным, мокрым грузом? Бескрылое семя.	What bears a child? Flying seed. What raises cypress on the hill? The same. What erects ringing pagodas? Flying seed. What feeds Divina Commedia with movement? The same. What guides round dances up in gyres of Platonic thoughts and Fokin's trots and Seraphim's circles? Flying seed. What bears nothing but like grave death lies within itself ike the grave's wet weight? Wingless seed.
Мы путники: движение - обет наш, Мы - дети Божьи: творчество - обет наш, Движение и творчество - жизнь, Она же Любовь зовется. Движение только вверх: Мы - мужчины, альпинисты и танцоры. Воздвиженье!	Wayfarers we, and moving is our vow, Children of God, and making is our vow, Moving and making are life, the which yclept is Love. Moving only on up: men, mountaineers and dancers. Lift high the cross!
В тени Бразильской Бросельяны Сидели девушки кружком, Лиловые плетя лианы, Над опустелым алтарем.	In the shadow of Brazilian Brocéliande maidens sat in a circle, weaving lilac lianas, over an empty altar.
"Алас! Алас!"Нашло бесплодье! Заглох вещательный Мерлин. Точил источник половодье Со дна беременных долин.	"Alas! Alack!" - the barrenness revealed! Prophetic Merlin dead or gone to seed. The spring secretes a spring thaw flood from pregnant depths of valley sludge.
Пары сырые ветр разгонит, Костер из вереска трещит. "Алас, Алас!" удод застонет, И медно меркнет полый щит.	The wind drives off the raw, damp fumes, A farkle bonfire crackles, plumes. "Alas! Alack!" The hoopoe moans, and meanwhile sluicegates dim like bronze.
Любовь - движенье, Недвижный не любит, Без движенья - не крылато семя, Девы Бросельянския.	Love is moves, No moves - no love, No moves means wingless seed, Maidens of Brocéliande.
Отвечали плачем Мерлиновы:	Merlin's mourners answered:
- Бесплодие! Бесплодие! Алас! Алас! Двигался стержень, Лоно недвижно. Семя летело, Летело и улетело, А плода нет.-	Barrenness! Barrenness! Alas! Alack! The pivot moved, the breast is still. Seed flew, away it flew and flew: no fruit. -
Удоды, какаду, пересмешники, Фламинго, цапли, лебеди Захлопали крыльями, Завертели глазами.	Hoopoes, cockatoos, mockingbirds, flamingos, herons, swans flap wings and swivel eyes.
Алас, Алас! А плода нет!	Alas! Alack! No fruit!
Над лесом льдина плывет; На льдине мальчик стоит, Держит циркуль, весы и лесенку. Лесенка в три ступеньки. Лесенка золотая, Мальчик янтарный, Льдина голубая, Святой Дух розовый.	Over trees an ice-floe drifts in air; on the ice-floe stands a boy, he holds a compass, scales and stair. A stair with three steps. The stair is gold. The boy - amber, The ice-floe - sky blue, The Holy Spirit - rosy.
- Девы Бросельянскйе, Умеете считать до трех? Не спросит Бог четырех. Глаза протри: Лесенка, - раз, два, три Только; раз, два, три, А не три, два, раз, - Иначе ничего не выйдет у нас. Я говорю о любви, О том же думаете и вы. Где раз и два, Там и три. Три-одно не живет. Раз и три, Два и три, Опять не живет. Скакать и выкидывать нельзя.	Maidens of Brocéliande, Can you count to three? God will not ask for four. Rub your eyes: A ladder, - one two three Only: one two three, And not three, two, one, - Or nothing will be won. I am talking of love, just what you're thinking of. Where there are one and two three can be there, too. Three does not live alone. One and three, Two and three, again no life. You mustn't gallop and miscarry.
Такая загадка. Разгадаете - все вернется. Раз для двух, Два для раза, Три для всех. Если раз для всех Два плачет, Если два для всех Раз плачет, А три не приходит.	Such a conundrum. If you guess it all will come. One for two Two for one Three for all. If one for all two weeps. If two for all one weeps and three doesn't come.
Только три для всех, Но без раза для двух И без двух для раза. Трех Для всех Нет, - Вот и весь секрет! -	Only three for all, but without one for two and without two for one. There is no three for all That's all the secret there is!
Мыс запылал меж корабельных петель, Вином волна влачится за кормой. Все мужество, весь дух и добродетель Я передам тебе, когда ты - мой.	A promontory flames through schooner bights. Waves drag at us abaft the stern like wine. All bravery, all spirit, all that's right I'll pass along to you when you are mine.
Кто любит, возвышается и верен, В пустынях райских тот не одинок, А путь задолго наш судьбой измерен. Ты - спутник мой; ты - рус и светлоок. 1922	Whoever loves, uplifted, true to troth, will traipse through heaven's deserts side by side, but fate's long laid a road out for us both. You are my friend: you're russet and clear-eyed. 1922

Paraboly [a machine-readable transcription]

IСтихи об искусстве

IPoems about Art

И С К У С С Т В О

Art

МУЗА

Muse

МУЗЫКА

Music

О. А. Глебовой-Судейкиной

To O. A. Glebova-Sudeikina

А. Радловой

For A. Radlova

КОЛОДЕЦ

Artesian Well

IIПесни о душе

IISongs about the Soul

ЛЮБОВЬ

Love

АРИАДНА

Ariadne

IIIМорские идиллии

ЭЛЕГИЯ ТРИСТАНА

IIISea Idylls

Tristan's Elegy

СУМЕРКИ

Dusk

БЕЗВЕТРИЕ

Doldrums

КУПАНЬЕ

Bathing

ЗВЕЗДА АФРОДИТЫ

Aphrodite's Star

Юр. Юркуну

IVПУТЕШЕСТВИЕ ПО ИТАЛИИ

ПРИГЛАШЕНИЕ

For Yuri Yurkun

IVA Journey through Italy

Invitation

УТРО ВО ФЛОРЕНЦИИ

Morning in Florence

РОДИНА ВИРГИЛИЯ

Virgil's Birthplace

ПОЕЗДКА В АССИЗИ

A Trip to Assisi

КОЛИЗЕЙ

Coliseum

ВЕНЕЦИАНСКАЯ ЛУНА

Venetian Moon

КАТАКОМБЫ

Catacombs

VПЛАМЕНЬ ФЕДРЫ

ПЛАМЕНЬ ФЕДРЫ

VPhaedra's Flame

Phaedra's Flame

VIВОКРУГ

VIAround

А. Д. РАДЛОВОЙ

To A. D. Radlova

ПОРУЧЕНИЕ

Errand

РОЖДЕСТВО

Christmas

ЗЕЛЕНАЯ ПТИЧКА

L'Augellino Belverde

АНГЛИЙСКИЕ КАРТИНКИ(СОНАТИНА)

а) ОСЕНЬ

Little English PicturesA Sonatina

a) Autumn

б) ИМЕНИНЫ

b) The Birthday

в) ВОЗВРАЩЕНИЕ

c) The Return

VIIПУТИ ТАМИНО

ЛЕТАЮЩИЙ МАЛЬЧИК

VIITamino's Ways

The Flying Boy

Fides Apostolica

Fides Apostolica

ПЕРВЫЙ АДАМ

I
Стихи об искусстве

I
Poems about Art

II
Песни о душе

II
Songs about the Soul

III
Морские идиллии

III
Sea Idylls

IV
ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ИТАЛИИ

IV
A Journey through Italy

V
ПЛАМЕНЬ ФЕДРЫ

V
Phaedra's Flame

VI
ВОКРУГ

VI
Around

АНГЛИЙСКИЕ КАРТИНКИ
(СОНАТИНА)

Little English Pictures
A Sonatina

VII
ПУТИ ТАМИНО

VII
Tamino's Ways

VIII
ЛЕСЕНКА

VIII
Stair